Музыкальный обелиск Бабьему Яру

«Большинство моих симфоний – это надгробные камни. Это произошло со многими из моих друзей. Где поставить памятник Тухачевскому или Мейерхольду? Только музыка в состоянии сотворить это. Я хотел бы написать произведение по каждой из жертв, но это невозможно, и поэтому я посвящаю им всю свою музыку». Так определил Дмитрий Дмитриевич Шостакович направленность и смысл своего творчества. Так и творил.

Вряд ли можно назвать имя еще одного российского композитора, чья музыка была бы пронизана такими страданием и пронзительной болью. В мировой музыкальной культуре она сродни по трагедийной силе разве что музыке Густава Малера (1860 – 1911), австрийского композитора-еврея, творившего на грани двух столетий, XIX-го и XX-го. Примечательно и другое: как средство выражения наиболее глубокой трагедийной боли, Дмитрий Дмитриевич всегда использовал мелодию или мотив с ярко выраженными еврейскими интонациями.

Но вот в 13-й симфонии, «Бабий Яр», названной так в память о месте, где нацистами были уничтожены более 100 тысяч евреев, мы не находим ни одной еврейской интонации. Причина очевидна: трагедия, которой посвящено произведение, такова, что оно не нуждалось в какой-либо дополнительной символике.

Эта симфония изначально, одним только замыслом своим, объединила двух бунтарей – людей столь разных по возрасту и положению, по форме выражения своего протеста и многому другому, – признанного, заслуженного и при этом нередко оказывавшегося в опале пятидесятилетнего мэтра Дмитрия Дмитриевича Шостаковича и двадцативосьмилетнего, только недавно заговорившего в полный голос поэта Евгения Евтушенко. Талантливый поэт разжег словами-сполохами воображение, захватил силой чеканности набатного ритма гениального композитора, умеющего покорять всеохватывающей философской глубиной, фантастическим владением тайнами мастерства, чутко и осознанно способного привести слушателя к тому состоянию, когда начинаешь воспринимать себя и музыку как единый обнаженный нерв. Первый уже познал сладость признания и видел разверзшуюся у его ног бездну, за которой – отчаяние. Второй еще обуян романтическим задором, полон безоглядной решимости.

Да, оба были бунтарями, но их бунт был адресован не власти как таковой, насколько бы жестокой она ни была, и вызван он был в тот момент даже не столько тем кошмаром, с которым связано в нашем сознании само название «Бабий Яр». Оба восстали против умолчания того факта, что в этом страшном месте под названием «Бабий Яр» уничтожались евреи, в подавляющем большинстве именно евреи. Оба восставали против поддерживаемого и поощряемого властями антисемитизма, против «геноцида памяти». Не случайно отмечал Шостакович, что своей 13-й симфонией он как бы решил подвергнуть испытанию саму общественную мораль. Не случайно первоначальный замысел оратории он решает развить и еще добавляет четыре части на тексты того же Евгения Евтушенко, которые внешне не имеют тематически ничего общего с антисемитизмом, но ярко, с откровенной болью описывают беспросветные будни советского человека. Не случайно симфония эта не раз называлась «исторической хроникой». С поразительной философской прозорливостью, гениальной по своему проникновению в суть вещей, Шостакович приходит к убеждению и находит средства убедительно выразить открывшуюся ему истину: антисемитизм – олицетворение и источник любого зла и отнюдь не только для евреев.

Но все это было позже. А началось в первые дни теплого сентября 1961 года, когда почти 20 лет спустя после уничтожения евреев в Бабьем Яру на это место приехал Евгений Евтушенко, достаточно громко заявивший о себе поэт. Все знали о трагедии, произошедшей здесь, и – молчали. Над этим оврагом, глубоко пропитанным кровью, родились у него первые строки будущей поэмы: «Над Бабьим Яром памятника нет./ Крутой откос, как грубое надгробье./ Я стар. И мне сегодня столько лет,/ Как самому еврейскому народу». Строки рождались одна за другой, рвались из сознания, будто наконец-то находило выход копившееся годами.

Уже 19 сентября поэма «Бабий Яр» была напечатана в «Литературной газете». Несмотря на то, что это были дни знаменитой хрущевской «оттепели», и, казалось, поэма вполне соответствовала настроениям, царившим в обществе, стало ясно, что политика антисемитизма пересмотру не подлежит. В одночасье один из «талантливых и многообещающих молодых поэтов» Евгений Евтушенко превратился в «очернителя советской действительности» – врага и изгоя.

Газету с поэмой «Бабий Яр» показал Шостаковичу близкий друг, редактор либретто его оперы «Леди Макбет Мценского уезда» Исаак Давыдович Гликман. Между публикацией поэмы и началом работы композитора над новым сочинением прошло около полугода. Шостакович встретился с Евтушенко и после очень тепло отозвался о нем в беседе со своим другом, композитором Виссарионом Шебалиным. Работа над сочинением началась в марте 1962 года – и будто плотину прорвало. Безусловно, все уже было продумано и выверено, его творческое вдохновение, как всегда, не знало ни преград, ни границ.

Уже с самого начала Шостакович не сомневался в составе исполнителей: симфонический оркестр, мужской хор и солист-бас. Сочетание преобладающих низких регистров и мрачных, темных тембров способно максимально достоверно передать трагизм и безысходность. Жанр сочинения был ясен с первых же нот: вокально-симфоническая поэма под названием «Бабий Яр». Окончив партитуру, Шостакович, по уже сложившейся традиции, собрал у себя дома тесный круг друзей, чтобы полностью воспроизвести это сочинение. Сам пел и сольную партию, и хоровую, аккомпанируя себе на фортепиано (он был блестящим пианистом!). Впечатление от услышанного было ошеломляющим.

Информация о концерте здесь

Симфония была закончена в предельно короткий срок – в течение июля 1962 года. Но ей предстоял еще нелегкий путь к исполнению. Первое исполнение состоялось 18 декабря в переполненном до предела зале Московской консерватории. Концерт не записывался и не транслировался ни по радио, ни по телевидению. Успех был колоссальный. Композитора и исполнителей вновь и вновь вызывали на сцену.

Зато официальная реакция была иной: Шостаковича обвиняли в искажении «советской действительности». На этом фоне звучали голоса, объяснявшие создание симфонии только тем, что, мол, и сам Шостакович еврей.

Всю оставшуюся жизнь у Шостаковича сохранялась особая связь с этим его детищем. Он присутствовал почти на всех первых исполнениях симфонии в разных городах, интересовался ее интерпретациями, следил за рецензиями и всегда подчеркивал, что у него в календаре две важных даты: 12 мая – день, когда впервые была исполнена его Первая симфония, и 20 июля – дата окончания 13-й симфонии «Бабий Яр», ставшей музыкальным обелиском жертвам Катастрофы.

Текст Йосси Тавора, Израиль

Фото из открытых источников

От редакции: Купить билет на единственный концерт Тринадцатой Симфонии Шостаковича в Далласе можно на сайте Dallas Opera по ссылке.