Лев Кардонский: «Скрипки умеют разговаривать…»

Лев Кардонский

[Даллас, Техас] Пестрая палитра первых иммигрантов русскоязычного Далласа состоит как из медиков, бизнесменов, строителей, так и из музыкантов. Скрипка Льва Кардонского, иммигранта из Риги, была одной из первых «русских скрипок» Северного Техаса, – сообщает The Dallas Telegraph.

— Лев, когда вы приехали в США?

— В 1975 году. К тому времени мой брат уже как пять лет выехал из Советского Союза, он и прислал мне вызов. У меня был выбор — остаться в Австрии, мне предлагали работу в Вене, или уехать в Америку. Но когда пришел вызов из Далласа, я решил выбрать второе.

— Сколько времени прошло между тем, как вы подали документы в американское консульство на выезд и тем временем, когда вам дали возможность уехать?

— Четыре месяца. На то время я работал в театре оперы и балета Латвии. Когда подал документы, то понимал, что могу лишиться работы. Но так вышло, что в театре не хватало музыкантов, и мне даже дали лучшую ставку. Так что я работал до последнего дня, пока не уехал. Хотя многие, кто узнавал о моих планах по выезду, называли меня врагом народа.

— Как вы стали музыкантом?

— Моя мама очень хотела, чтобы мы с братом играли на скрипке, поэтому определила нас в музыкальную школу. Потом музыка увлекла меня, и я поступил в училище, а затем и в консерваторию. Я окончил музыкальное училище у руководителя Владислава Стурестепа, консерваторию по классу скрипки – у известного дирижера камерного оркестра Юлиса Сандецкиса. Отслужил год в армии в ансамбле песни и пляски Прибалтийского военного округа. Мне нравится скрипка, — это очень интересный инструмент.

— Сразу ли вы осознали, что музыка — ваша жизненная профессия?

— Осознание приходило постепенно, год за годом. Когда я начал учиться у хороших педагогов, то возник и интерес, который закрепился после записи моей игры на радио в Елгаве. В молодости, между прочим, я был живчиком. Везде успевал, — кроме музыки занимался спортом — культуризмом, боксом, бегом.

— Кем были ваши родители?

— Мама, Роза Местер, приехала в Ригу из провинции. Со своим первым мужем они открыли частную парикмахерскую. Потом началась война. Ее мужа забрали на фронт, а она вместе с дочкой и мамой смогла выехать в Ташкент, что и спасло их. Первый муж мамы погиб на войне. Из Ташкента она вернулась уже в советскую Прибалтику. Поселилась в одной из пустующих квартир на 6-м этаже дома, где во время войны располагалась эсэсовская школа. Вскоре мама познакомилась с мужчиной, который стал ее вторым мужем — моим папой. Вот в этой квартире на 6-м этаже я и родился в 1946 году, там и вырос. Моя бабушка дожила до преклонных лет, она умерла в 90-летнем возрасте. Мой папа, Мортко (Михаил) Кордонский, был родом из молдавского Кишинева, в Риге работал кладовщиком, заведовал выдачей ресторанам продуктов со склада. До второго замужества мама активно помогала коммунистам, бегала, листовки разносила — не знала, что делала. По своей наивности она верила коммунистам…

— При каких обстоятельствах вы поняли, что с советской страной что-то не так и надо оттуда уезжать?

— Еще во время моей учебы в училище, приоритет отдавали латышам, русским, а потом — всем остальным. Евреев в Советском Союзе, вы же знаете, сильно зажимали. Когда мой брат сказал, что через Москву будет уезжать из страны, мама с сестрой испугались — никто не знал, чем это может закончиться для нас. Тем более, что моя сестра была большим ученым-математиком. Правда, вскоре после моего отъезда в Америку, сестру пригласил в Израиль для работы над диссертацией ее начальник, так она и уехала. Последней каплей для меня стали страх и неизвестность, унижения и неуверенность в той стране. Я подумал, что надо что-то менять. Если даже в США я не смогу играть в оркестре, то буду на улице играть, если и такой возможности не останется, то все равно найду какую-то работу. Кстати, еще в Прибалтике у меня был опыт игры в ресторане «Лидо» в Юрмале, так что, когда устроился на работу в ресторан «Старая Варшава» уже в Далласе, то почувствовал себя, как дома.

— Что вы ощутили, когда впервые выехали за рубеж?

— Когда я приехал в Вену, то не сразу понял, где нахожусь — настолько это был другой мир. У меня с собой была скрипка, чемодан, 100 долларов и три палки колбасы на случай, если проголодаюсь. Таких, как я, иммигрантов из СССР, поселили на 6-м этаже многоэтажного здания, и начали вызывать на собеседование в американское посольство. Нам помогала организация Jewish Family Service. Во время ожидания своей участи сначала в Вене, а потом и в Риме, я познакомился со многими хорошими людьми. Одна из самых памятных встреч — с художником из Москвы Владимиром Рыклиным. Он подарил мне несколько своих картин. В Италии я уже снимал квартиру, нам выдали продуктовые пайки и у меня появилась возможность увидеть Италию — это было «золотое время». А потом пришел вызов из Далласа, и я улетел в США.

— Помните ли вы то мгновение, когда в Далласе вышли из самолета?

— Помню, как мне в лицо пахнул обжигающий летний воздух. Это и был Техас. В числе группы из других шести одиноких людей меня поселили в крохотные апартаменты, правда, с едой в холодильнике и всем необходимым для жизни. В нашей группе был еще художник, а также человек, который позже открыл бизнес по производству игрушек. Позже он уехал в Лос-Анджелес.

— Какими были ваши первые впечатления от Америки?

— Страна очень шикарная, я люблю здесь все. Но есть и свои нюансы: многое зависит от того, на кого ты работаешь. Если хозяин хочет заработать, так это его право, как и твое право работать у него, или искать другую работу. Еще мне нравится свобода слова в Америке.

— Какой была ваша первая работа?

— Я начал изучать английский, а параллельно меня пытались устроить на работу, сначала познакомив с виолончелистом мистером Аронсоном. Именно он и посоветовал мне попробовать себя в качестве скрипача в ресторане «Старая Варшава». Там играл пианист. В первый вечер я спросил его, что нужно играть, он просто протянул мне ноты. Сначала меня приглашали играть на 2 дня в неделю, потом на 4, потом на 6. И вот уже в течение 37 лет шесть вечеров в неделю я играю в ресторане Далласа «Старая Варшава». Первым владельцем ресторана был поляк, он держал очень хороших поваров, потому ресторан был популярным. Потом «Старую Варшаву» у него перекупил итальянец, между прочим, очень хороший работодатель. Теперь же «Старой Варшавой» владеет иранец. Кроме ресторана в течение десяти лет я работал в опере и в Симфоническом оркестре Форт-Уэрта. Устроиться в Симфонический оркестр было тогда непросто — конкурс составлял 100 человек на место. Но меня взяли. Часто приходилось из ресторана отпрашиваться на концерты. Однако из-за большой нагрузки пришлось выбирать. И я выбрал «Старую Варшаву».

— Была ли у вас другая дневная работа после того, как вы ушли из Симфонического оркестра?

— Помню, ко мне приехал родственник из Израиля, решил в Америке купить ремонтную мастерскую автомобилей. Он вложил в это дело 30 тысяч долларов. Но ему пришлось уехать. Думали, что ненадолго, поэтому я согласился помочь с управлением компанией. А я, представьте, даже не знал, чем отличается задний бампер от переднего. Вся история растянулась на пять лет. Из-за конфликта с полицией в Израиле, родственника не впустили в США и нужно было что-то решать с его бизнесом. Я продал бизнес по частям, выручив всего 17 тысяч долларов. Зато я научился ремонтировать автомобили, и даже купил старый «Форд» за 300 долларов и сам его восстановил.

После этого я пошел продавать золото в магазине, где проработал 3-4 года. Затем устроился в известный в Америке дорогой антикварный магазин «Гамс». Я всегда любил антиквариат, но «Гамс» научил меня разбираться в старинных вещах. Однажды ко мне пришел клиент — в обычных джинсах, скромно одетый. Я спросил его, чем могу помочь. Он ответил, что хочет купить на день рождение жены вазочку, но в пределах 10 тысяч долларов. Я предложил ему вазу марки WaterFord, она была уникальной. И он ее купил. Оказалось, что этот человек в джинсах — владелец магазинов Walmart Сэм Уолтон. Представляете, он в то время жил в Далласе!

Как только «Гамс» закрылся в Галерее, я устроился там же в небольшой магазинчик Stereo 2000, который продавал дорогую мелкую электронику. В этом магазине я проработал примерно 10 лет с перерывом в 2 года – уходил к Михаилу Фрумкину в его магазин Russian Island, который тогда тоже располагался в Галерее. Stereo 2000, в конце концов, закрылся из-за высокой стоимости аренды. Я устроился в магазин электроники Fry’s в Гарланде — в отдел телевизоров, там проработал семь лет, пока в прошлом году не уволился.

Все эти годы принимал музыкантов из СССР, в частности, из Риги, сам собирал музыкальный коллектив для гастролей в Советский Союз, был художественным руководителем коллектива музыкантов Dallas Unlimited. Сейчас собираю группу музыкантов для концертов в Швейцарии. Я выпустил несколько дисков, был номинирован на премию Грэмми. Также я в свое время вложил деньги в ресторан Russian Room, который в 1990-х годах работал в Далласе. Его очень любили богатые американцы, приходил к нам и Росс Перо, и другие известные люди. Я привозил туда хороших музыкантов.

— Расскажите о вашей семье, пожалуйста.

— С супругой Еленой я познакомился уже здесь, в Далласе. Она — сестра жены Эдуарда Эпштейна. Вы, кстати, писали о нем в одном из предыдущих номеров The Dallas Telegraph. Сейчас жена временно проживает с мамой, нужно помочь пожилому человеку. Сын Джеральд окончил два университета. Он криминальный адвокат, ведет практику во Флориде и в Техасе.

— Чем увлекаетесь, кроме работы и музыки?

— Я собираю старые вещи. У меня большая коллекция советских медалей, старых советских и немецких документов. Думаю, что передам коллекции сыну. Помню, когда мы ездили в СССР, то давали бесплатный концерт в воинской части. Благодарные военные одарили нас военными шапками-ушанками, тужурками. По просьбе сестры я тогда же вез в Америку шесть семейных серебряных ложечек. На границе советские таможенники меня остановили, обвинив в контрабанде, изъяли не только ложечки, но и военные ушанки, а также оштрафовали на 50 долларов.

— На какой скрипке вы играете?

— У меня французская скрипка. Попала она ко мне очень интересно. Как-то в Израиле разговорился с сестрой, она пожаловалась, что ее сын перестал играть на скрипке, а инструмент пылится под кроватью. Я попросил взглянуть на скрипку, а когда заиграл на ней, то был потрясен громкости и богатству звука инструмента. Естественно, я купил эту скрипку за 2 тысячи долларов. Оказалось, что эта скрипка — произведение известного французского мастера позапрошлого века.

— А что отличает гениального скрипача от рядового?

— Я не считаю себя гениальным скрипачом, но также я и не рядовой музыкант. Я могу открыть ноты и с первого раза сыграть музыкальную композицию, которую вижу в первый раз. Для меня важно, чтобы мои слушатели познали в музыке душу…

Текст и фото Сергея Тараненко

Comments are closed.